| обсудить статью в форуме tunguska.ru |
Владимир Кожемякин"ЧЕЧАКО" НА ТРОПЕ КУЛИКАТунгусские полевые дневники 1984 года"Я думал, что был единственным исследователемрайона падения Тунгусского метеорита, о чем я писал вам, голубчик. Однако я ошибся…" А. Казанцев, "Пылающий остров" |
|
"ЧЕЧАКО" - прозвище новичка работающего в группе "ЛЕС". Путешествие на Тунгуску началось для меня снежным декабрьским вечером 1983 года. После лекций на факультете журналистики я зашел в общежитие к своему другу, студенту Ленинградского технологического института Вадиму Капранчику. Вадик приехал учиться в Питер из Ташкента и мечтал стать кандидатом наук (и он стал им в 28 лет). Заварив кофе, Вадик рассказал мне поразительную вещь. Оказывается, его одноклассник по ташкентской школе, студент Томского университета Миша Мирошниченко был на месте падения Тунгусского метеорита! И не только был, но и работал там в научной экспедиции! По подозрительному совпадению, я как раз накануне увидел по телевизору фильм Эрика Деникена "Воспоминание о будущем" , а также попал на "Сталкера", который впервые показали в кинотеатре "Балтика". На моем столе лежали зачитанные до дыр номера журнала "Техника - молодежи" со статьями о Тунгусской катастрофе. И поэтому я с маниакальной настойчивостью стал выпытывать у Вадика все новые и новые ошеломляющие подробности. Непростительно спокойным тоном Вадик поведал мне, что уже давно и регулярно получает из Томска письма с приглашениями побывать на Тунгуске. Но все не соберется: дела... Заскрежетав зубами от возмущения, я принялся убеждать Вадика немедленно дать согласие на участие в экспедиции, и начать копить деньги на билет. "У меня есть другая идея, - наконец сказал он. - Вместо меня поедешь ты!". Вторичное потрясение, которое я испытал в этот вечер, было сильнее первого. Меня никогда, никогда не возьмут в такую экспедицию! В этом не могло быть сомнений. И к тому же, я никогда не был в тайге! "Спокойно, - заверил Вадик. - Ты журналист. Приспособишься!". Недолго думая, Вадик написал таинственным метеоритчикам письмо, в котором я представал как гибрид Пятнадцатилетнего капитана и Дерсу Узала. За долгую зиму мы оба об этом письме благополучно забыли. А солнечным апрельским днем я получил телеграмму из Томска. Я прочел: "Ты зачислен штат экспедиции вышли тридцать рублей на билет Миша". Следом пришла вторая телеграмма: "Билет 9 июля рейс 69 время 0820 Московского аэропорт Красноярск-Северный людей найдешь на регистрации". 7 июля я вылетел в Красноярск.
Дальнейшие события описываются в дневнике, который вел мой первый экспедиционный начальник, руководитель программы "Термолюм" Борис Бидюков. 9 июля он записал в нем:
Дальнейшие события описываются в дневнике, который вел мой первый экспедиционный начальник, руководитель программы "Термолюм" Борис Бидюков. 9 июля он записал в нем: Можно считать, что экспедиция начинается с Красноярска. Здесь все суетное уходит на второй план и остается как бы в туманной дымке. Ощущаешь какое-то тревожное нетерпение. Для меня пребывание в Красноярске всегда немного тягостно, ибо сопровождается всякий раз длительным недеятельным ожиданием. И билет уже в кармане, до самой Ванавары. И попутчики известны. Тем не менее, часами я слоняюсь по опостылевшему аэровокзалу и его окрестностям и жду, жду... На сей раз тягостность ожидания усугубляется тревогой перед досмотром рюкзака - ведь я везу фляжку спирта. А вдруг докопаются? За час до вылета в Кежму собрались все вместе: кютовцы (то есть, члены новосибирского Клуба юных техников - В. К.) Андрей Черников, Гриша Бакакин, Олег Крылов и Лева Горенштейн, ленинградец Володя Кожемякин, Владимир Воробьев и Ольга Дронова, у которой билет на 22 июля. Традиционная проблема - провезти любыми путями нужного человека. Воробьев проявляет кипучую деятельность. Закулисные махинации и прямой обман дают свои плоды - в самолете на одного человека больше, чем посадочных мест. Самые тонкие из нашей компании - Горенштейн, Крылов и Кожемякин, занимают два кресла на троих. Экипаж и стюардесса смотрят это вопиющее нарушение установленных порядков сквозь пальцы и мы летим. Летим в Богучаны, а прилетаем прямо в Кежму. Экипаж это обстоятельство почемуто ничуть не смущает, хотя некоторые пассажиры тихо недоумевают. Но это - приятное недоразумение. Следующий эксцесс возникает при отправке нас в Ванавару. Летят два "Ан-2". Нашей группе отводят один из них. Вначале как будто все нормально складывается. Но потом оказывается, что на борту более 100 кг лишнего веса. Предлагают оставить либо двух человек, либо одного с двумя рюкзаками. Решаем, что остаемся мы с Черниковым. Настраиваемся ночевать в Кежме. И все же местные летчики - люди рисковые и, главное, отзывчивые, позволяют себя уговорить, и мы снова летим все вместе. Летим в сплошной дымке от многочисленных пожаров. То по правому, то по левому борту видны очаги с длинными шлейфами дыма.
В Ванаваре Б.Б. сделал следующую запись:
Чувствую, что и на этот раз для меня она будет не сахар. Рюкзак все же тяжеловат, да и, как оказалось, не совсем удобен. Зря я все-таки не "обкатал" его предварительно, но, как говорится, чем богаты, тем и рады. Воробъев навялил мне заботу о продуктах. Вот чего уж я не выношу, так это всяческого администрирования. Как нож острый! Мы в полном неведении о том, что есть из продуктов на Центре, так как там, похоже, хозяйничает Коваль. Воробьев написал на него жалобу местным властям, но нам от этого не легче. Тащим с собой лишние продукты. Предварительно нашли с Андреем обходной выход на Тропу, через буровую. Идем вшестером: Черников, Бакакин, Крылов, Кожемякин и я.
Мой дневник. 10 июля. Тропа Кулика.
Ночевал я в палатке руководителя нашей группы Бориса Бидюкова, инженера новосибирского геологического КБ. До середины ночи, несмотря на усталость, мы говорили о метеоритной экспедиции, Андрее Тарковском и о том, как устроена наша Вселенная.
В письмах после экспедиции 1984 года мы продолжили разговор, начатый в палатке на тропе Кулика. Говоря словами Б. Б. -
А еще - о работе, о программе "Термолюм", которой Б. Б. был очень увлечен:
Дневник Б. Бидюкова. 11 июля.
Первые ходки оказались довольно трудными. Все основательно вымотались. Пожалуй, единственный Андрей чувствует себя прилично. Труднее всех приходится, кажется, Леве. И рюкзак у него какой-то несуразный. Недостатки экипировки - во многом мое упущение, как руководителя группы. Перед выходом надо было всех основательно проверить. Единственным оправданием может служить то, что хотелось скорее выскочить на Тропу. Лагерь разбили уже заполночь. Улеглись после двух, а мы с Володей в своей палатке болтали до четырех утра.
Мой дневник. 12 июля. Зимовье Анкудинова на Чамбе.
В тайге сушь, пересохли все ручьи. По Сахаре шли почти без воды, во рту сохнет, мучает жажда. К середине ходки наступает кризис, хочется сбросить рюкзак и повалиться ничком в мох. На отдыхе - глоток из раскаленной фляги. Без воды идти - мука, но и ночевать всухую невозможно. Когда на всех осталось полфляги, Борис выслал Андрея Черникова вперед за водой. Через две ходки должен быть ручей, приток Чамбы. Лева Гореншейн совсем ослабел, мы разгрузили его рюкзак и это помогло. Сахара - плоскогорье, сухой сосновый бор со следами пожара. Где-то горит, тянет дымом. Ручей не нашли, спустились в ложбину и неожиданно вышли к Чамбе. Река обмелела. Нас тотчас же атаковали рои паутов новой разновидности - зеленоглазые. Они атакуют нас десятками, и метят прямо в лицо. Завязываюсь платком попиратски, но это не помогает. Тогда я натягиваю на голову капюшон штормовки и затягиваю лицо марлей. Мы с Борисом спустились к воде. Пауты не дают спокойно напиться. Отнесли воду ребятам, которые остановились на тропе, они жадно пили. Тропа обрывается на левом берегу и продолжается на той стороне, в семи километрах выше по течению, за бродом у зимовья Анкудинова. Вдоль реки шли долго и медленно. Травы стоят местами выше головы. Выше всех - огромные зонтики тысячелистника, к самой воде спускаются кусты. В траве - алые лилии-саранки, и еще множество цветов, мне не знакомых. Перешли вброд ручей Хаворкикта. Все водные препятствия переходим не разуваясь, в кедах. Чамба петляет, вьется змеей. Идем по пояс, по грудь в траве, едва волочим ноги. Спина болит страшно, лямки стерли плечи, одежда вся в поту. Движемся как марионетки. Вместе с тем, красота вокруг необычайная. Солнце садится в тайгу, но озираться на закат нет сил. Переходим вброд Чамбу, выпиваем по сто грамм водки и спать. Мы болеем. Борис стер ноги и хромает. У Гриши Бакакина, похоже, поднялось давление. У меня раздражение кожи и плеч и волдыри от лямок рюкзака-абалака (ред. рюкзак конструкции Абалакова). Нужно было идти со станком (ред. станковый рюкзак). Зимовье на Чамбе - это половина дороги. Андрей напел мне экспедиционную песню на мотив "Чунги-Чанги": "Чамба, Чамба, весело живем, никуда отсюда не уйдем!". Завтра, однако, мы уходим... Участница экспедиции Лариса Баранова, работавшая в сезоне 1984 года на Лаборатории, так отозвалась в своем дневнике о Чамбе:
И прибавила, заглянув в зимовье:
А"комендант" заимки Кулика Юрий Лукич Кандыба в своем дневнике 1984 года заметил, что тара для перевозки мелкой посуды на оленях у эвенков Подкаменной Тунгуски называлась не иначе как "конго". Мой дневник. 12 июля.
Нам приходится относительно легко - мы идем во время жары по сухим торфяникам, ноги мочим самое большее по колено, а не тащимся на холоде по пояс в болотной жиже, как могло бы быть. Тропа - эталон, экзамен для новичков. Чувствую это на собственной шкуре. Дневник Б. Бидюкова. 12 июля. Следующий день 11 июля оказался самым тяжелым. До Чамбы шли с тем запасом воды, что набрали во фляги на стоянке. Нынче - великая сушь. Кеды мои оказались коварными - натер мозоли на обеих ногах. Два раза разгружали Леву. На Чамбе Черников, Крылов и Кожемякин убежали вперед, а мы втроем еще с полчаса отлеживались и отпивались. По берегу шли в три ходки. Путь показался мне бесконечно длинным. Интересное наблюдение: в Сахаре пауты особенно подлые и агрессивные - метят прямо в лицо или шею, если она не закрыта капюшоном штормовки. Чуть зазевался - и уже жрут. В этом году Чамба примерно такого же уровня, что и в 1976-м. На перекате воды - ниже колена. Перешли не раздеваясь, лень было. Еще сотня метров по берегу и вот она, изба! Господи, как приятно скинуть с себя мокрую, пропотевшую одежду, переодеться во все сухое и, главное, не чувствовать на себе ненавистного захребетника, оттягивающего плечи и трущего спину. Между ходками я чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды. В чамбинском зимовье мы сутки отдыхали и зализывали раны. У нас с Гришей - мокрые мозоли. Прибегли к хирургическому вмешательству. На подошве левой ноги у меня оказался оголенный кусок мяса с пятак величиной. Как-то я пойду завтра?! Мой дневник. 14 июля. Пристань. Заночевали на берегу ручья Макикты, там где кончается 18-й профиль. Спали два часа. С рассветом двинулись дальше по торфяникам и старицам. Болото следует за болотом, мы идем по грудь в зарослях карликовой березки - хаякты. Дождь. Все мокры с головы до ног. На первой ходке у меня вдруг отнялись руки и схватило сердце - так сильно, что пришлось сесть на кочку. Дело в том, что я перетянул лямки рюкзака. После каждой ходки мы валимся в мох и засыпаем. Обратно не подняться. Помогаем друг другу встать. В этот момент обычно начинается истерика: все хохочут до слез, тычут друг в друга пальцами и снова падают. Приходится начинать все с начала. Идем вдоль хребта Вернадского. Все мокро и холодно. Постепенно выбиваемся из сил. Надолго останавливаться, не разжигая костра, нельзя - простудишься, назад тоже возвращаться нет смысла. Значит, только вперед, до мифической Пристани, туда где изба, печка и баня. Баня превратилась для нас в самоцель. Баня - путеводная звезда, оазис в пустыне. Мысль о бане гонит нас по раскисшей от дождя тропе. На стоянке Первая Макикта неожиданно встречаем "голодающую" группу Дмитрия Яшкова. Они выполняют работы по уточнению границ пожара 1908 года, но у них закончились почти все продукты. Оставляем им треть своих запасов. По разнарядке, составленной руководством экспедиции, я должен работать в этой группе, но в их палатке-"гробике" нет свободного места. К тому же костровым у них дежурит человек, который на меня произвел странное впечатление, новичок из Харькова. Он в герметичных горнолыжных очках на поллица - как он объясняет, от гнуса, и с металлической лыжной палкой, которую он использует вместо посоха. Правый глаз у него заплыл - видно, не поделили что-то с Яшковым. Идем вдоль хребта Вернадского. Все вокруг мокро и холодно. На склонах сопок видны следы вывала. Это ряды старых заросших брусничником стволов с вывороченными корнями, либо переломанных как бамбуковые палки на высоте метра от корневища. Выворочены и переломаны тонкие и толстые, в обхват, деревья. Некоторые скручены жгутом, словно сведены судорогой. Все стволы опалены, лежат верхушками к югу, корневищами к эпицентру катастрофы. Много стояков - мертвых, обугленных стоячих стволов без сучьев. Вывал начинается за Чамбой, явные его признаки видны сейчас от верховьев Макикты. Мы спасаемся от гнуса "Дэтой" - едкой молочно-белой эмульсией в тюбиках. Капнешь на ладонь, размажешь, и хватает где-то на час. Лева Горенштейн "Дэты" не признает. Его рюкзак набит баллончиками с другим репеллентом - "Рефтамидом", средством, как быстро выясняется, в тайге совершенно бесполезным. Каждые пятнадцать минут Лева опыляет себя из очередного баллончика с ног до головы так, что даже темнеет ткань его штормовки, но гнус все равно жалит и вьется вокруг него тучей. Если мы заблудимся, нас без труда найдут - словно Мальчик-с-Пальчик, Лева оставляет метки - разбрасывает по тропе пустые ядовито-красные баллончики. |
|
|
| обсудить статью в форуме tunguska.ru |