|
1 августа. Кражуркан.
Вчера был дождь. Мы искали на северо-востоке лес, переживший пожар 1908 года.
Стоим на краю долины Кражуркана, километрах в семи от эпицентра, у тропы Кулика, среди вывала. До катастрофы, видно, здесь стоял мощный лес, а нынешняя молодая поросль много хилее. Не правы утверждающие, будто лес в районе вывала восстановился полностью.
По словам Абрамова, на массиве Вюльфинг, километрах в двух от эпицентра, на склоне со стороны Северного торфяника есть роща, не вываленная в Восьмом году. Сосны, березы в два обхвата... Не исключено, что чтобы снова приобрести девственный вид, здешней тайге понадобиться еще не один десяток лет. Деревья, пережившие катастрофу, в основном имеют угнетенный вид, ветви у них остались больше со стороны, противоположной взрыву.
Впрочем, вчера, в километре к юговостоку отсюда мы видели "пережившие" лиственницы, которые меня поразили... Долина Хушмы заросла эвенкийской березкой - хаяктой, в рост человека. Приходится часами продираться сквозь нее, ориентируясь лишь по компасу. Наше обычное снаряжение: брезентовые штаны, штормовка, шляпа, вибрамы, топор, пила, измерительный посох, на шее на шнурке - жидкостный компас и сантиметр, нож, спички и карта. Корявые ветви рвут одежду, обувь и лицо. Внизу чавкает мох. Из зарослей поднимаются рои гнуса, но на ходу они не успевают атаковать в лоб и хвостами вьются позади нас.
Мы взбираемся на высоты, исполосованные черными штрихами вывала. Вокруг молодая сосновая поросль. Павшие стволы заросли белым мхом и брусничником. Многие переломаны на высоте и так и лежат сломом вверх - полусгнившие, обугленные, без ветвей, вершинами к югу, корнями к северу. На угорах и высотах попадаются "пережившие" лиственницы в полторадва обхвата. Сучья с их южной стороны толщиной с целое дерево, растут горизонтально. Вокруг нет никаких других деревьев, даже подроста. Только хаякта и эти великаны.
Мы в который раз перешли вброд Хушму. Во время переправы я попытался перебросить вибрамы на тот берег, чтобы не нести их в руках. Оба ботинка упали в воду недалеко от берега и быстро поплыли по течению к шивере. Едва я успел стащить с себя штаны, броситься в воду и догнать их. Наташа Хегай очень заразительно смеялась. Мерзлотная вода сначала обжигает, а потом ничего, привыкаешь к ней.
Шел дождь и мы снова вымокли до нитки. Мокрая хаякта хлестала в лицо. На высоком яру над Хушмой видели ондатру. Вода прозрачная, видно, как водяная крыса среди водорослей шарится по дну. Привязывались к местности. Я залез на лиственницу и взял азимуты Чургимских высот и сопок Великой котловины. Недалеко от стоянки мы услышали выстрел дуплетом. У очага нашли записку от Миши Миронова и двух подстреленных куропаток.
После дождя везде повылезали маслята и сыроежки. Наташа сварила куропаток с рисом и грибами, добавила чеснок, перец и укроп. Пожарила еще грибов с сухарной крошкой. Мы открыли банку сгущенки и достали спирт.
Спирт везли в медицинской грелке из Комсомольска-на-Амуре, и он отдавал резиной (как отозвался о нем Абрамов - "словно в желудок нарыгали..."). Впрочем, это не помешало праздничному ужину.
Дожди закончились, тучи разнесло, открылось высокое чистое небо. Гнус почти исчез.
2 августа. Кражуркан.
В Ванавару ушла первая группа - инженер Владимир Воробьев, работавший по лучистому ожогу, трое ботаников - Николай Олонов, Сергей Скороходов и девушка-лаборантка. С ними и Борис Бидюков. Мы проводили их до Кражуркана, там и расстались.
Вы помните осенний Кражуркан,
Его прохладу, чистоту и алость,
И ту невероятную усталость,
С какой на юг уходит караван?Все обнаженно, искренно и тонко.
Умолкла птиц последняя свирель.
Рисунок гениального ребенка -
Загадочная эта акварель.
В октябре 1984 года я получил от Бидюкова письмо с заключительной главой его путешествия:
Мосты сожжены. Мы уходим с Пристани. Третий раз я иду назад, и снова не покидает чувство, что бреду по пепелищу. С утра стараюсь себя настроить на новую жизнь, отрешаюсь от окружающего. В дальнейшем так и иду, "одним смеясь, другим кручинясь оком". По опыту знаю, что так для меня легче проходит процесс реадаптации.
Великая все-таки вещь - хорошая и удобная экипировка! Впервые я прошел тропу не надсадно. Идти хорошо: прохладно, паутов практически нет... Первая ночевка у сворота на Хладном (ред. Хребет Хладни). До сна не покидало какое-то тягостное чувство. А с утра вдруг отпустило, вошел в ритм движения и покатилось, покатилось... до самой Ванавары. Макикту проскочили с ходу, а вот на Херельгане задержались. Пес, которого мы забрали у Длинного, бежит впереди и распугивает глухарей. Оказалось, что продуктов мы запасли мало и теперь ведем полуголодное существование. Нужна дичь, а она, проклятая, очередной раз водит нас за нос. Понуро возвращаемся на Тропу после бешеной погони по кочкарнику. Колченогий Воробьев досадливо ругается, понося пса, глухарей, а заодно и нас за нерасторопность. Темнеет... Но у Чамбы нам все-таки повезло. Воробьев подстрелил хорошую копылуху и молодого глухаря. Живем!
К чамбинским болотам ребята подустали. Бредут понуро, молчком. Володя подпрыгивает далеко впереди. Мощный мужик: даже хромоногий идет как танк. Замыкает шествие Олонов. Анфас Николай поразительно напоминает одного из репинских бурлаков. Последние километры идем очень долго. Даже Сережа перестал жаловаться на давно открывшуюся "яму". От его спины веет безысходностью. Нужна разрядка, какое-нибудь веселье. Вспоминаю, как подымал ребят после каждой ходки в последний день по дороге в Центр. Теперь пытаюсь разыграть спектакль с обещанным утоплением Чады (Чадой Б. Б. здесь отечески называет семнадцатилетнюю девочку-лаборантку из группы ботаников - В. К.). Скороходов - поп, исповедует жертву, Чада за Воробьевым повторяет: "Грешна, батюшка!..". Мы с Колей выступаем в роли подстрекателей. Все оживились. Но спектакль все-таки проходит вяло, исполнители подыгрывают плохо, без фантазии. Жаль, что с ними нет Миши Миронова, Славки Кривякова или хоть бы кютовцев. Можно было бы организовать на этой драматургии отличную хохму и, балдея, доскакать до Чамбы. Но, увы!
Однако, рано или поздно мы до Чамбы добираемся. И здесь, после сытного ужина, Володя Воробьев подарил нам удивительный вечер. Часа три подряд он читал нам стихи, целые поэмы, пел под гитару. Он вспомнил весь "тунгусский" эпос, к которому и сам основательно приложил руку в свое время. Стихи Демина, Карпунина, Ковалевского, Львова... До этого вечера я слыхал едва ли сотую часть из того, что он вспоминал. А помнит он удивительно много. Я сидел на нарах и млел от восторга... Что ни строчка, то откровение, обнаженная правда, без прикрас. Так и хочется крикнуть, как в "Трудно быть Богом": "Адекватно, Вовка, адекватно!..". А в завершение он спел Чаде четыре колыбельные подряд, и мы уснули.
А вот какое впечатление произвел Воробьев на уже упоминавшуюся Ларису Баранову, во время своего посещения Лаборатории в июле 1984 года:
Ну и шебутной же этот Воробьев! По всему видно, что человек он неплохой, однако без критики не может. Все ему не так, все плохо: и дрова на Лаборатории не умеют заготавливать, и чай заваривают неправильно, и костер не так горит, и вообще жадные люди живут. Сначала он набросился на Степу Разина из-за сигарет, которых не хватает курильщикам, а потом предложил установить условия, при которых получаются "шарики". Степа отмалчивался, смея принять решение. А Воробьев разошелся как петух, распаляясь в критике. Завершил он свой визит ночным концертом.
Окончание письма Б. Б. :
Последующая дорога до Ванавары вспоминается холодной переправой по Косой шивере, сбором черной смородины и колотуном в палатке во время последней ночевки. Вот мы почти летим по Сахаре и едва тащимся по тягуну, по приванаварской слякотище. Вот мокрый привал, где Чада ощипывает глухарку, а Скороходов собирает на пригорке толокнянку. И, наконец, Ванавара, дом Брюхановых, непривычное обилие и разнообразие пищи, явление народу Длинного с очередным приключением.
А на следующий день была почта и письмо из дома, которое я читал в очереди, забавный дочкин рисунок. И это было последней точкой. Потом была только дорога. Но это была уже не та дорога...
И снова - мой дневник. 2 августа. Кражуркан.
С Воробьевым мы в одной группе искали лучистый ожог. Нашли его в двух шагах от Пристани, там где Володя обнаружил упавшую в прошлом году лиственницу. "На стоящем дереве, - говорил он, любовно оглядывая поверженный "листвяк", - трудно работать. Тут же все под руками. Вот ветвь с повреждением: внутри вросший сучок Восьмого года, обожженный лучистой вспышкой, словно специально законсервированный для исследования".
Бидюков выполнил программу-минимум по угольным шарикам. Вопрос не закрыт, но уже почти ясно, что это опять не вещество Тунгусского метеорита.
Мы с Абрамовым остались одни. Вечером сварили рябчиков с грибами, собрались ужинать. Вдруг из тайги, из маршрута на стоянку вывалились "лесовики" Дмитрий Яшков и Володя Трусов. Пока они, чертыхаясь, помогали друг другу снять рюкзаки, Трусов называл товарища то "Яков", то "Тыков". Наши гости повесили на сук свои ружья, достали из рюкзаков ложки, миски и стали быстро поглощать наш ужин, попутно с удовольствием переругиваясь. Доев почти все, что было в котле, они неожиданно вспомнили, что сегодня на Пристани топят баню и варят уток, без проволочек собрались и ушли, оставив нам спилы деревьев с хребта Вернадского; там они обнаружили "катастрофный" пожар.
Группа "Лес", руководит которой в этом сезоне Николай Абрамов, работает по новой методике. Определяются границы пожара Восьмого года и векторы распространения огня. Работы ведутся на Юге, Востоке и Западе. "Двойки" бегают по тайге, ищут границу. А "четверки" закладывают площадки и собирают статистику. "Лесовиков" на сегодня осталось человек двадцать - это численность половины экспедиции.
Вот рабочая структура КСЭ-26 (из плана полевых работ метеоритной экспедиции на июль-август 1984 года), списанная мной из "Бортового журнала" в Командорской избе:
1. Стационарная лаборатория на Кимчу.
А. Программа "Минерал":
- отмыв торфяных проб, отобранных в 1983 году по торфяникам;
- сушка. Отжиг, осветление, осмотр по методике Львова-Васильева;
Б. Программа "Шар":
- торфяные пробы. Преследуются цели: поиск магнетитовых шариков Флоренского, угольных шаров 1983 года, крупных Сишариков, алмазных сростков. В случае нахождения их в торфах и почвах района падения ТМ в катастрофном слое 1908 года позволит, по видимому, и приблизиться к понятию вещества ТМ (по Воробъеву).
Программы "Минерал" и "Шар" дополняют друг друга и, возможно, создадут предпосылки появления совершенно новой методики по поиску космо-генного материала в районе падения ТМ.
2. Программа "Термолюм" (продолжается с перерывами 8 лет).
3. Программа "Лес".
4. Программа "Голубика".
5. Программа "Ожог".
6. Ботанические исследования.
Мы залили костер и, захватив пилу с топором, отправились чистить тропу Кулика от Кражуркана до хушминских стариц. Поперек тропы на этом участке осенним или зимним ветровалом навалило множество стволов.
Вечер выдался теплый. Гнуса почти не было, пилилось легко, но немного тоскливо, потому что мы, может быть надолго, остались вдвоем в тайге... Когда мы возвращались обратно, над хаяктой уже поднялся туман. Вся долина Кражуркана вдруг исчезла в плотном тумане, на расстоянии десяти шагов ничего не было видно. Мне послышались чьи-то голоса. Абрамов сказал:
- Ерунда! Кто тут может быть? Это эхо. Вот послушай: "Эй!"
Из тумана донеслось:
- Ой!
Колино лицо вытянулось, линзы круглых очков выпучились рыбьим глазом. Он произнес громче:
- Ой!
В ответ раздалось:
- Эй!
"Вот так эхо!" - сказал я. Эхо загоготало и заулюлюкало. Ругаясь, мы поднялись на стоянку. Там у костра сушилась группа Владимира Чернова - они шли из Ванавары и решили заночевать у нас.
3 августа. Пристань.
На Кражуркане оказалась не стоянка, а проходной двор. По тропе из Ванавары шла группа за группой. Все являлись мокрые, усталые, сушили над котлами портянки и ели, ели, ели... Накидали в костер банок, распугали дичь... Наутро, когда группа Чернова ушла к Хушме, мы отправились в маршрут на северо-запад от стоянки, по долине Кражуркана. Ничего примечательного не попадалось: тайга, вывал, а пережившего леса, как на северо-востоке, не наблюдается.
Шли мы по болотам и возвышенностям, несколько раз переходили долину ручья. Во второй половине дня начали подниматься на крутой склон очередной сопки. Кустарник цеплялся за ноги и идти было тяжело. Ближе к вершине мы обнаружили множество "переживших" деревьев с пожарными подсушинами. Абрамов посерьезнел - морщит лоб, блестит очками, слюнявит карандаш. На первой же подрубленной лиственнице пожарное кольцо явственно показало разыскиваемый нами Восьмой год. Попытки привязаться к местности успеха не принесли: мы оказались в районе слабо выраженного рельефа, и как назло поблизости не нашлось ни одного достаточно высокого дерева, чтобы можно было влезть на него и сориентироваться хотя бы по Чургимским высотам. К тому же все вокруг было затянуто дымкой - где-то горели торфяники. До тропы Кулика от этого места, по нашим подсчетам, было около часу ходьбы "дером", до эпицентра чуть больше.
- Посмотри, - сказал Абрамов, - как странно. Пока мы шли, мы даже в низинах не видели пережившего леса, одни одинокие лиственницы лет под триста, все прочистила ударная волна. А этот лес на вершине сопки как-то сохранился после катастрофы. Не видно вывала, хотя на таком крутом склоне, обращенном к эпицентру, вывалу самое место. Тем более что на момент взрыва здесь росли сравнительно тонкие молодые деревья, возраста пятидесяти лет и меньше... Похоже, что ударная волна не везде была равномерной.
- Возможно, ударной волне что-нибудь помешало, - предположил я, - какие-нибудь другие сопки, например.
Абрамов пожал плечами:
- Взрыв произошел на высоте пяти-семи километров. А судя по аэрофото-съемке с высоты в один километр, все здешние сопки выглядят как бугорки на ровном месте.
Мы заложили вершине сопки площадку, обработали ее и отправились в обратный путь по более пологому склону. Нас окружил подрост - ольха и орешник. Нужно было протесать тропу с тем, чтобы по затесам можно было найти площадку в следующем сезоне. За это дело взялся Абрамов. У него был ладный острый топор с удобным длинным топорищем. Коля сам изготовил топор в Томске и очень гордился им, в свободную минуту подправлял лезвие бруском и забирал топор на ночь к себе в палатку. Через час и пятнадцать минут ходьбы мы вышли к торфянику. Я сменил Абрамова и принялся с плеча рубить мелкие сосенки.
С одного из стволов лезвие соскочило и вонзилось нижним острым углом мне в левую голень пониже колена. Крови было сначала немного, и мне показалось, что лезвие прошло вскользь, но штанина скоро намокла. Мы тут же закатали ее и осмотрели рану. Бинта у нас с собой не оказалось, равно как йода и вообще каких-либо медикаментов. Чем же перевязать? Абрамов отыскал у себя в кармане носовой платок. Гнус облепил мою голую ногу, но укусов я не чувствовал. От испуга у меня кружилась голова.
Абрамов перетянул мне рану платком и кровотечение приостановилось. "Гляди, - сказал он, - как гнус звереет от крови!" В самом деле, зловредные насекомые будто бы лишились инстинкта самосохранения и совершенно не реагировали на резкие взмахи моей руки. Их можно было просто стряхивать ладонью с кожи, залитой кровью, будто это были россыпи песчинок. А самых крупных - паутов - можно было, не опасаясь, ловить пальцами за крылышки.
Солнце садилось. Сколько нам оставалось идти до стоянки? Километр? Три? А может быть, мы сбились с дороги? Моя нога онемела. Абрамов, возвратившись с разведки, помог мне встать и едва ли не поволок по лесу.
Сначала я свободной рукой опирался об измерительный посох, но потом его пришлось бросить. На остановках Абрамов делал затесы. Кустики голубики больно царапали мою ногу. Голова была ясная. Очень хотелось пить. Довольно часто я оступался и падал, и тогда Абрамов поднимал меня. Так мы проковыляли еще около двух часов. Солнце зашло. Гнуса было необычайно много: целые облака мошки и комаров роились вокруг нас и противно зудели. Средство от кровососов, которым мы постоянно мазались из бутылочки, вместе с потом попадало нам в глаза и разъедало их. В глаза попадала и мошка, и тогда приходилось надолго останавливаться, чтобы вытащить ее - теми же, пропитанными репеллентом пальцами.
Флягу с водой мы не взяли - куда ее? Напьемся из болота... А болота оказались сухие. И спички, как оказалось, мы тоже, вместе с аптечкой, оставили на стоянке. Позже мы пытались найти объяснение тому, как могли столь грубо нарушить первые заповеди техники безопасности. "Ну что же, - сказал Абрамов, разведя руками, - и у старухи бывает прореха!..". Но перед каждым последующим маршрутом плотно упаковывал свой командирский планшет всевозможными предметами первой необходимости.
Чтобы успешнее бороться с жаждой, мы горланили "Марш солдат колониальных войск" Киплинга - "День, ночь, день, ночь мы идем по Африке...":
Пить, пить, пить, пить!
Не осталось ни глотка.
Мой друг, дай пить,
Ведь дорога далека...
Наконец показалась долина Кражуркана, вся в зарослях хаякты. Тут же мои и без того рваные кеды разодрались в прах. "Карликовая березка! - в бешенстве думал я. - Найти бы того карлика, который ее посадил!..". От усталости я все чаще падал в мох, и в эти минуты мне уже не хотелось, чтобы меня снова поднимали и куда-то тащили по тайге.
Спать, спать, спать, спать,
Хоть на несколько минут...
На четвертом часу пути мы наконец выбрались на южный склон Кражуркана. В сиреневой дымке догорал закат. Я падал и падал, а Абрамов все поднимал и поднимал меня... Наконец, в просвете между ветвями литвенниц мелькнул белый тент палатки и рядом - березовые стойки у очага.
В долину спустились туман и сумерки. Абрамов перевязал мне ногу, быстро вскипятил на костре кофе и выпил две кружки. В мою кружку он налил спирт, а на закуску дал зубок чеснока. Потом он залил костер водой из котла. Вода бурчала и фыркала в раскаленных углях, словно гейзер. Зола была серо-синяя с розовым оттенком. Я еще долго чувствовал на языке горечь чеснока. Я выпил всего один или два глотка спирта, но почувствовал заметный прилив сил. До полной темноты оставался один час. Абрамов снова обхватил меня и потащил по тропе к Пристани, по пути, который мы сами же за день до того и расчистили...
Ночная тропа - это черные стволы, синий холодный сумрак и фиолетовое небо. На хушминских старицах ноги с чавканьем уходят в топкую грязь. Тропы почти не видно, но хорошо то, что гнус исчез. В русле Хушмы шорохи, шелест шиверы, черная вода с серебристыми струями. Абрамов взвалил меня на плечи и перенес на тот берег. Было темно и тихо, только кричала какая-то птица. Мы перешли овраг по толстому стволу, с которого Абрамов однажды упал и разбил очки. Вот и старое пересохшее русло - "Каменный ручей". Уже слышны голоса, запах дыма, и вот уже нас окружили люди, меня вносят в избу и кладут на нары. Доктор Трусов подносит к моему рту кружку, это опять спирт. Спирт обжигает мне губы и горло, согревает изнутри. Последнее, что я вижу - ножницы, вату и нестерпимо яркое желтое пламя свечи.
4 августа. Заимка Кулика.
Проснувшись утром, я обнаружил на забинтованной ноге шину из березовых реек. Коля Абрамов сколотил мне из той же березы костыль - такой массивный, что мне стоило немалого труда сохранять равновесие - костыль все время перевешивал на свою сторону. Пришлось оставить костыль на Пристани, когда участники экспедиции, ночевавшие в избе, отправились на заимку Кулика - сегодня ожидается общий сбор. Я предполагал, что меня оставят выздоравливать на Хушме, но, к моему удивлению, мне вручили посох и под руки повели по Тропе. "Пойдем, пойдем, -сказал мне Володя Трусов. - Ты "чечако", и значит должен посмотреть на сбор". Сопровождал меня он сам и Слава Кучинский по прозвищу Длинный. Слава шагал впереди, напоминая своими движениями несоразмерного долголапого насекомого, вроде богомола, и за плечами его, как зонтик на вешалке, болталось ружье. Штормовка и брезентовые штаны висели на нем балахоном, бритая голова была перевязана ярким красным платком, похожим на лоскут праздничной скатерти с кисточками. На обрывистом водопаде Чургим "космодранцы" передавали меня с рук на руки по цепочке, пока я не оказался на самом верху, в ущелье. Трусов принес в кружке воды из Чургима, закатал мне штанину и сделал укол в бедро из какой-то ампулы. Нога сразу потеряла чувствительность, но зато и боль прошла. На полпути к заимке мой посох сломался. В Командорской избе мне налили полкружки едва разведенного спирта - из запасов, как я потом выяснил, предназначенных специально для веселья на сборе. Я выпил спирт и, как оказалось, тем самым обрек себя на обструкцию. Весь оставшийся сезон меня донимали "лесовики" Дмитрий Яшков и Олег Клыков. Они внезапно появлялись на моем пути и участливо спрашивали, как поживает моя нога. "Болит еще", - отвечал я, и это была правда, поскольку лезвие топора повредило кость. "Как жаль! - восклицали Яков и Клыков, не переставая с сожалением глядеть на меня. - Сколько спирта напрасно потрачено!..".
Несколько лет спустя мне попались путевые заметки журналиста Михаила Ероховца, в которых он описывает свое путешествие в район падения Тунгусского метеорита в 1959 году. Не могу здесь их не процитировать:
Путь все время преграждают чащи молодого подлеска. Споткнувшись о ствол, не удержав равновесия, я растянулся на земле. Острие топорика, прорубив на правой ноге штанину, ударило по чашечке колена. Поднявшись, я не ощутил никакой боли, но пройдя метров двести, почувствовал, что по ноге бежит кровь. Штанина окрасилась в бурый цвет.
На остановке разорвал индивидуальный пакет и перевязал рану бинтом. Это не помогло, бинт промок насквозь... Кровь не унималась. Пробив толстый марлевый слой, она ползла в сапог, смачивая лыжник и портянки. Я с трудом тащил ноги.
Ребята обеспокоились. Взяли у меня часть груза.
- Сможешь добраться до Хушмы?
- Дойду...
Остается добавить, что через несколько дней после того, как Трусов и Длинный доставили меня на Общий сбор, Абрамов тоже поранился топором. Он рубил дрова на заимке, и лезвие, отскочив от чурбака, вонзилось ему в ногу, и тоже ниже колена. Коле пришлось ковылять на березовом костыле, который он вырубил для меня на Пристани - я к тому времени поправился настолько, что уже обходился посохом. И к Коле "по наследству" перекочевало мое временное тунгусское прозвище - "Шлеп-Нога".
Мой дневник. 10 августа. Заимка Кулика.
Вчера днем в маршрут по программе "Голубика" ушли Оля Скрябина и Игорь Щепеткин. Направились они куда-то на Чургимские высоты, к хушминским старицам. Сидя на пне у Командорской избы, Длинный долго и обстоятельно объяснял им, почему в тех местах можно заплутать "в двух шагах от Центра", и что сделать, чтобы этого не случилось. Но к контрольному сроку они не вышли: прошел вечер, середина ночи, а их все нет. Они не взяли с собой палатки и спальника, и мы надеемся, что они захватили хотя бы спички... Утром истекает аварийный срок их возвращения. В 10 утра я включу рацию и поймаю волну, на которую настроен передатчик Лаборатории. Это обычный сеанс связи, но я должен буду сообщить о случившемся. Дело осложняется тем, что, уходя, ребята забыли оставить запись в журнале маршрутов на столе в Командорке.
На заимке, кроме меня, ночует группа Виталия Ромейко - сам Виталий и пятеро московских школьников, изучающих серебристые облака; Коля Абрамов и Николай Иванович Федоров - заслуженный художник России, участник экспедиции Кулика 1939 года. Сегодня вертолет из Ванавары должен забрать всех, кроме Абрамова и меня. Экспедиция сворачивается: ночью на болотах и реках уже появляется лед. Я уже хожу без посоха.
10 августа.
Ожидание вертолета затягивается. Н. И. Федоров рисует с натуры, установив мольберт на краю торфяника, у куликовского лабаза. Коля Абрамов сбивает топором ящик для спилов. Скрябина и Щепеткин вернулись из маршрута, я сообщил об этом во время сеанса связи с Лабораторией.
...И только когда свистящий рокот вернулся назад и снова пронесся над избами, мы поняли, что вертолет снижается - это было в начале июля, когда я в составе группы Бидюкова впервые попал на заимку.
Зачем вертолет? Почему? В тайге никого нет кроме нас. И мы никого не ждали... Мы что есть духу бежим, на вертолетную площадку, петляя между кочками и спотыкаясь о корни деревьев. Сине-белая туша вертолета вываливает из-за гребня сопки Стойкович и как в замедленном фильме опускается на торфяник. Воздух из-под лопастей гнет кусты к земле и струями хлещет лицо. Мои товарищи отстали: я прибежал на площадку первым. И вот я стою один, и вертолет садится прямо ко мне - сверкающий на солнце стеклянный колпак, туманный круг лопастей, пилот в голубой рубашке машет мне рукой: садимся здесь, чуть левее, вот так. Ветер валит с ног, рвет с плеч штормовку, пилот жестикулирует: уходи отсюда, парень, уходи! Бегу обратно, прижимаясь к земле, падаю, поднимаюсь, снова бегу и передо мной ходит волнами эвенкийская береза, тугая стена воздуха гонит прочь, толкает в спину, вертолет садится, пилот машет, свист лопастей, я останавливаюсь и, шатаясь, едва удерживаюсь, стоя на полусогнутых ногах. Вокруг нет ничего кроме туши вертолета, ветра и свиста. Из леса бегут к площадке, склонившись вперед и нагнув головы, мои товарищи, а из вертолета уже спускаются какие-то люди в пиджаках и галстуках, с какими-то папками в руках. Они что-то кричат, но я не слышу. Кричат прямо в ухо: "Коваль!" - "Что?" - "Где Коваль?" - "Коваль в верховьях Кимчу!" - "Когда Коваль ушел на Кимчу?" - "Девятого!" - "Что?" - "Ничего не слышно!"... Люди с папками лезут назад в чрево вертолета, дверца за ними захлопывается, вертолет отрывается от земли и заходит на вираж. Стихает свист лопастей. Все вокруг успокаивается. Мы стоим, оглохшие, задрав головы, а вертолет, набирая высоту, делает круг над торфяником.
16 августа. Болото Бублик.
Мы стоим лагерем на берегу торфяника Бублик, на Западном разрезе, километрах в пяти от эпицентра. Изучая свежие спилы, Коля Абрамов попутно рассказывает мне про особенности этого места. Болото в самом деле похоже на бублик - оно имеет форму почти правильного круга, в середине которого находится еще один круг - возвышение. А в центре возвышения - мочежина. Я думаю о чем-то своем, и улавливаю только обрывки Колиной лекции: слова "изотопные аномалии", "углерод тысячелетней давности", "космический свинец".
Ночью, когда стемнело, над нами пролетел неизвестный объект. Незадолго до того на чистое небо наползла пелена облаков. Объекта мы не увидели, но звуки он издавал громогласные. Ничего похожего я раньше не слышал: звук был мощный и очень низкий, и кожей чувствовалось, как вибрирует воздух, будто эта штуковина утюжила небо. Если это и был гул двигателя, то, во всяком случае, он совсем не напоминал отдаленный шум турбин "Боингов", ежедневно пролетающих над нами на высоте нескольких километров.
Абрамов вскочил с пня, на котором сидел и трясущейся рукой надел свои круглые очки. Нам показалось, что объект летел медленно - гораздо медленнее, чем обычные самолеты - и очень низко над облаками. Он пролетел будто бы прямо над нашими головами, и звук долго не затихал вдали. Я выбежал на болото, но ничего не увидел. Абрамов сказал, что видел тень в облаках и красную мигающую звезду там, где затихал звук. Мы слышали звук около пяти-семи минут: в 22.00 он появился, ослабел, потом снова усилился и наконец затих. Член нашей группы Дима Стальмаков говорит, что слышал такое и раньше, тоже ночью, на Хушме, только тогда звук был слабее. Абрамов за время своих четырех полевых сезонов, проведенных на Тунгуске, ничего похожего не слыхал. Он полагает, что это был тяжелый бомбардировщик, и что неподалеку от района падения Тунгусского метеорита находится военная авиабаза.
17 августа.
Сегодня на завтрак у нас были жареные маслята и рыжики, рисовая каша со сгущенкой, лук, чеснок, кедровые шишки, запеченные в бересте и чай с шиповником.
Тайга на запад от эпицентра местами выглядит довольно мрачно, на деревьях часто встречаются "ведьмины метлы". На Бублике (Ред. Торфяник "Бублик") найден космический свинец, возраст которого исчисляется в 11, 5 миллиардов лет. А по современным представлениям возраст нашей Галактики - 4, 5 миллиардов лет... Дальше за Бубликом, если идти по Западному разрезу, "Дикий Запад" - "ведьмин" лес, чащоба, сплошные топи. Группа Володи Чернова попала там в "гадюшник" - ущелье, где в на камнях, собравшись в клубки, грелись змеи. Вечером на их стоянку вышел молодой медведь. Он стоял на задних лапах и смотрел, как Чернов рубит дрова. Чернов обернулся и медведь пошел на него. Чернов сначала побежал, а потом остановился и замахнулся на медведя топором. Медведь рыкнул на Чернова и скрылся в кустах. На следующий день, двигаясь на марше, они внезапно услышали в стороне от тропы нечеловеческий вопль, как будто дерут оленя, а затем крики людей и свист. Они засвистели в ответ - им ответили, они крикнули - им ответили снова. Они пошли на голос. Снова крикнули - тишина. Больше никто не отозвался. Возвратившись на заимку, Чернов сказал, что самое неприятное для него в тайге - это люди, которые не хотят отзываться. Здесь говорят: "Бойся двуногого зверя!" и "по таежному этикету" забирают на ночь в палатку ружья, топоры и ножи.
Дальше на запад, километрах в двадцати пяти за Волчьими Воротами - хребет Чувар, на котором, как рассказывают, находится вывал, ориентированный в сторону, обратную тунгусскому. Бубликом болото назвал Львов, доцент Томского университета, разработавший методику поиска вещества Тунгусского метеорита в торфе. Может быть, ему очень хотелось есть, когда он вышел к этому болоту, но оно и в самом деле похоже на бублик - круглое, и в середине возвышенность. Рядом подножие горы Кларк. Не так далеко - эпицентр по Золотову, деревянный столб с соответствующей табличкой. Говорят, что Золотов снимает на своем эпицентре фотографии на фоне черного полотна, и вокруг головы человека получается светлое пятно - нимб. Золотов связывает это с биополем. Еще рассказывают, будто он ставил эксперимент со временем и вычислил отставание местного локального времени от окружающего времени на одну секунду.
В 21.00-21.30 мы слышали далекие хлопки, точно запускали ракеты, слегка дрогнула земля. Днем на рабочей площадке мы засекали время пролета "Боинга"; его слышно около 4 минут.
Я уточнил: Золотов замерял на своем эпицентре время с помощью морского хронометра, потом валил в округе деревья, имитируя вывал и снова замерял. Получалось отставание. Золотов считает, что в районе тунгусского вывала усиливается биополе у людей и животных, и именно оно, будто бы, и замедляет местное время...
На заимке мы встретились с двумя "параллельными" группами, работающими по программе "Пожар". Ночью 16 августа они тоже слышали, как что-то пролетело над ними. Подробности те же, что и у нас, но с заимки было яснее слышно, что объект как будто совершил поворот. Кому-то этот звук напомнил гул перегруженных винтовых военных бомбардировщиков. По другой версии - это мог быть "Боинг", который по каким-то причинам завернули на наш аэродром; недавно такой случай имел место.
Вечером Абрамов пересчитал данные по площадке за Бубликом. Итак, на западе от эпицентра пожар распространялся в направлении к востоку. А на Кражуркане (это юг) подсушины указывают на север.
19 августа. Ручей Укагит.
Спустившись с вершины Стойковича, мы пересекли Южное болото, шли две ходки по Восточному разрезу и встали на склоне сопки у ручья Укагит. Гнуса здесь оказалось столько, что не помогают ни деготь, ни дым от костра. На водопое, на звериной тропе, свежие следы медведицы с медвежатами. Муравейники разрыты, на Восточном разрезе отчетливый запах тухлятины - видимо, медведь задрал оленя и закопал впрок.
В тайге уже неделю стоит "бабье лето": редкие грозы, чистое высокое небо, желтеют листья берез. Мы заложили площадку на высоте у Укагита, в сосновом бору.
Днем жарко. Солнце над головой. Черный горелый вывал. Молодой сосняк прикрывает мхи редкой тенью. Мы ходим в облачках мошки, полуголые, в лоснящихся, серых марлевых повязках поперек лба - чтобы едкий пот не заливал глаза. На груди на шнурке компас, амулет и метр, в руке топор или пила, волосы грязны и коротко стрижены, бороды, коричневые от дегтя руки, брезентовые штаны, драные обмотки из мешковины свисают на вибрамы клочьями - это наш внешний вид, а высоко вверху, железно сверкая, чертит белыми струями небо американский "Боинг". Там пассажирам в чистых дорогих одеждах, сытым и чисто выбритым, разносят кофе и коньяк, сиденья мягки и неярок свет (заслонки-фильтры на иллюминаторах), а мы стоим среди тайги по щиколотку во мху, по колено в голубике и щуримся на блестящий самолет. Абрамов протирает круглые очки, Стальмаков курит, Наташа Хегай принесла еду: лепешки и компот из ягод.
Коля пересчитал данные по площадке на Укагите (это Восток); пожар отсюда распространялся на запад. Похоже, - говорит Абрамов, что в эпицентре образовалась турбулентная колонка диаметром около 10 километров. Пламя стремилось к центру и столбом поднималось вверх. В то же время на периферии огонь медленно расползался в стороны, ветры гнали его далеко на юг. Эта гипотеза родилась у Игоря Дорошина в прошлом году; быть может, мы ее подтвердим.
Мы находим на стволах чахлых лиственниц повреждения, сильно напоминающие лучистый ожог ветвей крон - так называемые "усики". С этим предстоит разобраться в будущем. А для проверки гипотезы Дорошина нам нужно сходить на Кражуркан и взять данные с площадки, которую мы с Абрамовым обнаружили 3 августа.
|